Из мира богов

Экскурс в древность: обиталище бога ночных кошмаров – смесь реального римского дома II в. н.э., античного храма и фантастически-ирреального, в чём-то театрального, пространства. Мозаика пола, выложенная кругами, кажется, способна засосать в чёрно-зелёный водоворот. Сквозь колонны виден справа спокойный летний пейзаж с зелёными холмами, а слева – кусок космоса с проносящимися совсем близко метеоритами. На стене висят реалистичные маски, которые в случае реального римского дома служили бы изображениями предков, а здесь представляют физиономии, достойные украшать аттракцион ужасов. На фоне этой стены – курульное кресло, а в кресле – Луций, в том виде, в каком мы его уже видели при первом явлении в московской квартире.

Голос Луция:
В этот день бог ночных кошмаров, восседая на своём серебряном троне, развлекался чтением забавнейшей книги некоего Луция из Патр о молодом повесе, который по ошибке, желая превратиться в птицу, стал ослом и долго не мог выбраться из этого малопочтенного образа.

Бог кошмаров о чём-то задумывается, глядя вдаль, свиток выпадает из его рук и разворачивается. Над ним, прямо над именем богини Изиды, начинает клубиться лёгкий разноцветный дымок, из которого поднимается чёрная богиня с радужными крыльями; в ней нетрудно узнать Изадору.
И. Привет тебе, серокрылый властитель ужаса!
Л. Привет тебе, распорядительница мистерий!
Хохочут, обнимаются и после этого начинают уже говорить запросто.
И. Дружище, у меня плохие новости: тебя собираются уволить.
Л. Что?! Не может быть! Откуда ты узнала?
И. Не имею права тебе сказать. Но информация с самого верха.
Л. Поверить не могу! Я один из самых добросовестных сотрудников. Разве кто-то когда-то жаловался, что я поставляю некачественные кошмары?
И. Нет, но…
Л. К продукции претензии есть?
И. Поверь, лично я высоко ценю твоё мастерство. В жанрах «мороз по коже» и «кровь-кишки» ты по-прежнему лучший, но…
Л. Договаривай.
И. Тебе будет неприятно.
Л. Всё равно. Выкладывай горькую правду.
И. Воронокрылый, ты неактуален. Человечество, особенно в Pax Romana, быстро развивается, жизнь становится безопаснее, и ночная отработка страхов, связанных с базовым выживанием, отходит на второй план. Нужны скрытые смыслы, аллюзии, сексуальные подтексты… В общем, требуется интеллектуальный продукт, а это, увы, никогда не было твоей сильной стороной. Решено, что на твоё место возьмут какого-нибудь перспективного сотрудника из египетского посмертия.
Л. Что за несчастье: повсюду эти интеллектуалы с мозгами крокодила или собаки!
И. Ты забыл, что я тоже отдала Египту не один десяток веков своей биографии? Не будь таким ксенофобом!
Л. Буду! Из-за какого-то наглого посмертника уволить – меня?! Куда же я пойду?
И. Не волнуйся, без работы не останешься. Можешь, например, вернуться в департамент посмертия – правда, не на прежнюю должность, а с очень сильным понижением, там, знаешь, конкуренция будь здоров. Или попроситься в твой родной отдел эволюции – займёшься кошмарными снами кротов и бурозубок.
Л. О ужас!
И. Ну, если не подходит, есть ещё локации внешней отработки страхов.
Л. Бр-р!
И. А чем плохо? Свободный график, работа на свежем воздухе…
Л. Что, мне?! Пугать по ночам из кустов? Как простому сатиру? Нет, ты надо мной издеваешься. Я совершенно раздавлен. Не знаю, как дальше быть.
И. Погоди, не всё так печально. Рано падать духом! Прояви инициативу, покажи свои возможности, и тебя сочтут незаменимым. Сейчас люди - носители языков группы «сатем» и языков группы «кентум» - активно взаимодействуют в районе Данубия. Разные мифологические системы, разные мировоззрения, да к тому же постоянные войны - наверняка это создаст почву для новых кошмаров. Вот что я думаю: почему бы тебе не обратиться к начальству с идеей, что ты готов вести полевые исследования в Дакии?
Л. Знаешь… знаешь, а в этом что-то есть. Не могу сказать, что согласен, но я… я подумаю.

Немного позже. Луций и его начальник.
Л. Сейчас люди - носители языков группы «сатем» и языков группы «кентум» активно взаимодействуют в районе Данубия. Разные мифологические системы, разные мировоззрения, да к тому же постоянные войны - наверняка это создаст почву для новых кошмаров. Вот что я думаю: почему бы мне не провести полевые исследования в Дакии?
Н. Отлично!
Л. Вот, я уже нарисовал график…
Н. Погоди со своим графиком. Ты отлично сделал, что пришёл: нам как раз спущено такое задание, страхи римского легионера, и я думал, кому бы из отдела это предложить. Планировал кому-нибудь из новичков, но раз уж ты вызвался…
Л. Так вот же, я и план составил…
Н. Ну так отлично же! Сутки на сборы, и завтра чтоб был в любом римском лагере на Данубии.
Л. А…
Н. Простым легионером. Новобранцем. Для центуриона и выше требуется проработанная легенда, а мы и так израсходовали все средства в этом квартале.
Л. А…
Н. Интересная командировка, верно? Неужели не приятно поработать на земле биологическим разумным существом? Сначала три месяца, а там посмотрим.
Л. Но я никогда не был человеком так долго! Даже не собирался! Я как-то по-другому это себе представлял.
Н. Брось, что за нежности! Парня из соседнего отдела туда отправили на тридцать лет, он и то не жаловался. Хватит дискуссий, иди и исполняй.
Луций тяжело вздыхает.

---

На новом месте

PIC027 by Fotina Moroz, on Flickr
Окраина Сигишоары, вдалеке виднеются средневековые башни исторического центра. По ту сторону реки - церковь. А здесь жилые дома, старые, но совсем не древние. Эпохи Чаушеску.
PIC069 by Fotina Moroz, on Flickr
PIC067 by Fotina Moroz, on Flickr
Луций и Ван Хельсинг входят в подъезд, поднимаются по лестнице. Луций отпирает дверь; на ключах брелок с римской волчицей. Квартира однокомнатная, обстановка в комнате - шкаф, два стула и диван. Над диваном – пожелтелая гравюра под стеклом, изображающая батальную сцену со средневековыми воинами на переднем плане и мостом и башней на заднем: единственный штришок индивидуальности того, кто здесь живёт.

Л. Вот, располагайся. Место тебе в шкафу я расчистил. Через час вернусь и вместе пойдём в город, купим тебе водафоновскую карту и поужинаем.
Х. А это твоя квартира? Ты тоже здесь будешь жить?
Л. Квартира съёмная, а жить я теперь буду в своём доме. Там нам обоим хватило бы места, да вот не успел закончить ремонт: кто ж знал, что ты так скорострельно инициируешься? Не возражаешь, если я буду приносить одежду в стирку? – даже если возражаешь, всё равно буду.
Ван Хельсинг обводит взглядом комнату. Впечатление от неё мрачноватое, вероятно, из-за жёлтых обоев и старой тёмно-коричневой мебели.
Л. Держи ключи. Ещё вопросы? А то я пошёл.
Х. А что это за язык, на котором ты разговаривал с Изадорой? Осовремененная латынь?
Л. Да нет, всего лишь язык богов.
Удивление на лице Ван Хельсинга.
Л. Если точнее, язык богов северо-западного наземного региона.
Х. А есть ещё подземные?
Л. Есть языки водных регионов, но ты их даже не услышал бы, а я не смог бы на них разговаривать, то есть смог бы, но не в этом теле, тут таких органов нет. Как-то довелось поработать в Тихом океане, правда, меня через полгода уволили: они там начисто лишены чувства юмора… Есть язык первого уровня, универсальный, но им пользуются редко.
Х. Ты меня научишь?
Л. Чему там учить, бери да говори.
Х. Но я не могу.
Л. Ты же нас понял.
Х. Понял, но говорить не могу.
Л. А ты попробуй. Вспомни любую фразу из нашего разговора.
Ван Хельсинг сосредотачивается, сдвигает брови. Луций щёлкает пальцами у него перед глазами.
Л. Отбой! Пусть твоя голова отдохнёт. Завтра у тебя по плану физическая подготовка. А, ну ещё материаловедение, но там пока немного, всё равно что подготовиться к коллоквиуму. Читай третью главу книги, которую я тебе дал, и если что неясно, задавай вопросы.

---

Мы в Румынии!

Луций и Ван Хельсинг в аэропорту Отопень. Останавливаются возле полуабстрактной статуи в виде пригорюнившейся девушки.

Л. Это местный румынский ждун, точнее, ждунья. Пристраивайся к ней и следи, не прибыл ли наш багаж. А я пойду разживусь водой: нам ещё в автобусе по жаре пять часов тащиться.

20181021_111618 by Fotina Moroz, on Flickr

Оставив Ван Хельсинга на первом этаже, Луций поднимается на второй, в кафе. Там возле кассы стоит, разглядывая местный небогатый выбор напитков и яств, чернокожая красавица в джинсах и футболке с феминистской эмблемой. Рядом с ней чемодан на колёсиках. Луций подруливает к ней.

Л. О! Кого я вижу! Ты ли это, распорядительница мистерий и властительница тайн?
И. Какая встреча! Это несомненно ты, источник ночных кошмаров и плоских шуток.
Л. Что-то ты сегодня не в духе.
И. Забыл, как ты полез со мной драться из-за отрубленной головы?
Л. Так ты до сих пор об этом? Брось дуться, прошло целых пятьсот лет! И каждый год из них - тебе на пользу: ты сияешь в этой кафешке, как звезда в ночи! Ветер каких странствий занёс тебя в наши края?
И. Я еду в Брашов, читать лекции в Трансильванском университете.
Л. Брашов? Да мы практически соседи: я в Сигишоаре! Кстати, позволь тебя угостить… по-соседски. Тебе какой коктейль, лимонный или шоколадный?
И. Шоколадный. И я плачу за себя сама.
Л. Ни за что!
И. Луций! Я в курсе, что в твоей стране много сексизма, но…
Л. Но я же до сих пор перед тобой в долгу за ту отрубленную голову! Позволь мне выплатить хотя бы ничтожную часть его в леях. В память о старых недобрых сексистских временах, когда мы были так активны и влияли на мировую политику, а?
И. (смеётся) Ну что с тобой поделать!

Взяв коктейли, они устраиваются за столиком недалеко от выхода.

Л. Надеюсь, ты не очень спешишь?
И. Спешить некуда: до Бухареста любым транспортом, а оттуда на поезд.
Л. Такой крюк? Сразу видно, что ты не местная! Значит, так: сидим спокойно пьём коктейли, а после едем автобусом прямиком на север. Надеюсь, у тебя не заказан отель в Бухаресте?
И. Нет.
Л. Весьма предусмотрительно. Нет, конечно, непредусмотрительно, ты ведь не могла знать, что встретишь меня, но, как видишь, эта счастливая встреча состоялась, и я рад, что ты не заказала отель, потому что тебе пришлось бы всё отменить… Почему ты смеёшься?
И. Я слушаю твою болтовню и погружаюсь в былые дни.
Л. А кто меня обозвал источником плоских шуток?
И. Даже плоские шутки иногда бывают приятны.
Л. Так ты простила мне голову Влада Цепеша?
И. Да хоть бы и целого Влада Цепеша: я давно не имею никакого отношения к туркам.
Л. По-прежнему в Португалии?
И. В Бразилии.
Л. Тоже хорошая страна. Но когда ты познакомишься с Румынией поближе, то поймёшь, что она ничуть не хуже. Надеюсь, со своими лекциями ты задержишься здесь надолго… Кстати, что за лекции? По математике, философии или, может, ботанике?
И. Гендерные исследования.
Л. О да, конечно, гендер – это чрезвычайно актуально, гендер – он теперь повсюду… Ох, слушай, заговорился я тут с тобой, а у меня ведь тут внизу турист… э, то есть студент.

Спускаются. Ван Хельсинг давно получил свой чемодан и сидит рядом с ним в позе бухарестской ждуньи.

Л. Вот, познакомьтесь: Томас, перспективный филолог, получил грант на изучение румынского фольклора. Томас, это моя знакомая, преподаёт в лучших университетах Европы и обеих Америк. Я ею горжусь! Мы были коллегами когда-то давным-давно, наши пути разошлись, но старая дружба не ржавеет, ведь правда, Ками…
И. Изадора Камила Морейра. Можно просто Иза.
Х. Томас.
И. Очень приятно, Томас. Не всему, что говорит Луций, стоит верить: у него богатое воображение.

Все трое спускаются на нулевой этаж и выходят на площадь, где скопилось множество автобусов и маршруток.

Голос Ван Хельсинга:
Мы купили билеты у водителя маршрутки, и я принялся ждать, когда же она наконец поедет. Но она не двигалась с места. Людей с чемоданами возле неё всё прибавлялось и прибавлялось, они тоже покупали билеты, проданных билетов уже было гораздо больше, чем мест в маршрутке, и я испугался этого парадокса, но Луций вёл себя спокойно, и мы с Изадорой тоже, глядя на него. После московских двенадцати градусов на здешнем солнце можно было расплавиться. Внезапно вся толпа с чемоданами куда-то рванула, Луций крикнул мне «Не отставай», и выяснилось, что бежим мы к обычному большому междугородному автобусу, в котором все нормально разместились и даже осталось немало мест. Правильно Брем Стокер отмечал, что с транспортом в Румынии творятся какие-то странности.

Автобус выруливает на шоссе. Позади остаётся указатель «Аэропорт имени Анри Коандэ», дальше дорога тянется мимо невысоких строений по пыльной плоской местности. В автобусе включили кондиционер. Изадора и Луций сидят впереди и оживлённо разговаривают, Ван Хельсинг – позади них, место рядом с ним свободно, на сидении рядом лежит его рюкзак. Сначала он снимает на смартфон проносящиеся за окном виды, затем бросает это занятие и просто смотрит в окно.

PIC560 by Fotina Moroz, on Flickr

Голос Ван Хельсинга:
В шуме автобуса трудно расслышать слова, но я прислушался к разговору Луция с его старой знакомой – и здорово удивился. Вроде ничего особенного: говорили о том, чем заняться по вечерам в Брашове, о политической обстановке в Бразилии, упоминали какой-то отдел эволюции, обсуждали общего знакомого, у которого в позапрошлом году сгорела фотостудия в Нью-Йорке… Но язык! Фонетически он напоминал румынский, правда, с меньшим количеством шипящих, однако другим пассажирам вполне могло показаться, что колоритная парочка говорит на их языке. Но в румынской речи я понимал только моменты, общие для романской группы, а смысл болтовни Луция и Изадоры улавливал отчётливо, где-то на восемь баллов по десятибалльной шкале, настолько их язык был логичен, последователен и чудесно построен. Что же это такое? Эсперанто? Даже близко нет: гораздо, гораздо богаче. Латынь? Очень похоже, но в классической латыни нет слов для многих современных понятий, а здесь были, причём свои, не заимствованные, были свои названия для Нью-Йорка и Рио-де-Жанейро, и всё это я распознавал, несмотря на то, что говорили они быстро, как южные итальянцы.
Для меня этот язык был не меньшим чудом, чем способность Луция мгновенно появляться и исчезать, и я решил, что, когда приедем, постараюсь выяснить о нём всё. И может, даже попрошу учебник. А если Луций согласится научить меня ему, это будет неплохой компенсацией за то, что я, сорвав все жизненные планы, тащусь куда-то по жаре, по стране, в которой никогда не мечтал побывать.

Автобус время от времени останавливается, на каждой остановке входят новые пассажиры. Место рядом с Ван Хельсингом уже заняла пожилая дама в соломенной шляпке и строгом костюме, точно из середины ХХ века. Луций просовывает между креслами бутылку воды, Ван Хельсинг берёт, отпивает. Пейзаж за окнами меняется: вместо равнин появляются леса и горы.

Голос Ван Хельсинга:
Только когда за окном вдруг встали горы, я кое-что понял про эту страну. В них было что-то настолько возвышенное и архаичное, что я поверил: здесь в потайных уголках способны скрываться волшебные и пугающие существа, до которых люди не доберутся ещё как минимум лет пятьдесят. И сюда время от времени сходят боги, насладиться видами дикой природы, какой она была, когда создание человечества в проекте не значилось.

PIC578 by Fotina Moroz, on Flickr

PIC577 by Fotina Moroz, on Flickr

Разворот горного шоссе. На вершине горы виднеется ажурная металлическая статуя: человек с воздетыми руками, в одной из которых он возносит к небу неопознаваемый отсюда предмет. Ниже статуи в склоне горы – какие-то бетонные конструкции.

Х. Это Прометей?
Л. Где? А, это памятник в честь строительства гидроэлектростанции. У него в руке символ энергии. Но в каком-то смысле да, Прометей.

PIC581 by Fotina Moroz, on Flickr

Голос Ван Хельсинга:
Постепенно я втянулся. Я весь перелился в зрение. В голове крутились обрывки разных мыслей, но в это время вне времени, между начальным и конечным пунктом, я не сожалел о прошлом и не беспокоился о будущем. Плохо это или хорошо, я начал привыкать к тому, что со мной происходило.

Большая стоянка в Брашове. Все выходят из автобуса – кто-то совсем, кто-то проветриться. Луций бросает Ван Хельсингу «Сходи в туалет, до Сигишоары уже не будет», а сам галантно помогает Изадоре вытащить её чемодан из багажного отделения.

Л. Такси не бери, с иностранки сдерут несообразно: езжай вон на том автобусе в центр, третья остановка, оттуда до твоей гостиницы семь минут пешком… Ну давай, до скорого. Если ты не выберёшься ко мне в Сигишоару, то я к тебе в Брашов непременно загляну.
И. До скорого.
Л. Можно тебя обнять?
И. С тобой что-то случилось: раньше ты не спрашивал.

Обнимаются. Изадора, везя свой чемодан, направляется в указанную сторону, Луций стоит и смотрит ей вслед.

---

...и прочие неприятности

Голос Ван Хельсинга:
Я не поверил Луцию. Нет, не то чтобы не поверил в его сверхъестественный статус, всё-таки крылья и способность являться из ниоткуда пальцем не разотрёшь; таинственная книга тоже кое-что значила… Но, по-моему, этого было как-то маловато, чтобы потащиться с ним в Румынию. И ради чего? Чтобы бросить филологические перспективы и заняться делом, которое даже в фильмах выглядит, прямо скажем, отвратительно по-зверски? Компания Филомены произвела неприятное впечатление, но на них достаточно сообщить в полицию: зачем же портить себе из-за каких-то мутных типов всю жизнь? Я решил посоветоваться с родителями.

Сеанс связи по скайпу: Ван Хельсинг перед ноутбуком, на экране отец и мать.
Х. Мама, папа, привет! Со времени последнего скайпа произошло кое-что важное. Не знаю, как рассказать, но, одним словом, я тут кое-кого встретил…
О. Ты влюбился?
Х. В него? Ещё чего не хватало!
М. Не подумай, что мы консервативны…
О. Даже если это будет для нас непривычно, мы примем любое твоё решение.
Х. Нет, дело совсем не в этом! Он сообщил мне кое-что о вас. О том, из-за чего мы всё моё детство переезжали.
О. Томми, ты отлично знаешь…
Х. Знаю то, что вы мне рассказывали. Но, может, есть что-то, о чём вы умолчали?
У родителей серьёзное замешательство.
Х. Я уже совершеннолетний!
М. (неуверенно) Этот, о ком ты говоришь… У него серая кожа и острые уши, правда?
Х. Как вы могли от меня скрывать?
М. Дело в том, что ты ещё до рождения был отдан ему, но мы надеялись, что это чистая формальность…
О. Некоторые вещи… они просто случаются…
Л. (являясь за спиной Ван Хельсинга) Поговорите откровенно с ребёнком!
Общий вскрик родителей, связь прерывается.
Л. Это они от счастья: редко меня видят. Ничего, придут в себя, посовещаются, договорятся, что рассказать и о чём молчать, – сами позвонят. А ты вот пока, держи. Прочитаешь, заполнишь онлайн, поставишь, где надо, подпись и число, отсканируешь последнюю страницу и перешлёшь. И чтоб сегодня же!
Луций протягивает Ван Хельсингу какую-то распечатку.
Х. Что это? Контракт на продажу души?
Л. Заявка на грант. Напиши, что хочешь собирать румынский фольклор.
Х. Зачем?
Л. Ну, знаешь ли, это в прежние века богам было легко обеспечить своего избранника: укажешь ему золотоносную жилу или клад, и готово, и никто не спросит, откуда у него деньги. А сейчас все финансовые потоки отслеживаются… Сам подумай, с какой стати мне тебя кормить, одевать и обучать за свой счёт? В Румынии я, конечно, востребован как гид, - могу даже сказать без ложной скромности, что я в ней самый востребованный гид, - но даже для меня это немного слишком.
Х. По гранту надо отчитываться…
Л. Это тебя должно беспокоить меньше всего. В ближайшее время от румынского фольклора тебе будет просто некуда деваться.

Картинка: экран компьютера. Ван Хельсинг входит в свою почту, видит новое письмо, открывает его…
Голос Ван Хельсинга:
Я думал, что грант мне не дадут, но пришёл положительный ответ, и даже очень скоро, через две недели. Наверное, фонд был как-то связан с Луцием. Или с вампироборчеством. Или боги просто обладают сверхвозможностями добыть грант у кого захотят. Я не знал, радоваться этому или огорчаться. С одной стороны, исследование румынского фольклора позволяло взять академ и легально сбежать от сессии и русского языка, в котором я завяз без надежды выбраться. С другой, я совершенно не представлял, чего ждать от Луция и моей дальнейшей жизни в целом. Мама с папой убеждали меня слушаться его, говорили, что раз уж я привлёк внимание вампиров, единственный способ спастись от них – пройти обучение нашему наследственному ремеслу, но так до конца и не убедили. «До рождения отдан ему» - что за ерунда! Рабство давно вне закона! Но выяснилось, что в моём случае это не совсем так… В общем, северный пушной зверь подкрался незаметно. Этой русской идиоме меня научили мои друзья из общежития, с которыми я в даже общаться как следует не мог. Не мог же я им признаться, с чего это я так воспылал любовью к румынскому фольклору!

Картинка: Ван Хельсинг бегает по деканату с обходным листом.
Голос Ван Хельсинга:
Незадолго до конца апреля, на который был назначен отъезд, в Москву явился Луций. Официально, как человек, как гражданин Румынии. Одет, разумеется, не в тогу, и без крыльев, но такой же серокожий. Я видел его паспорт: его зовут Лучиан Аурел Чиоареску. Он взял мне билет на самолёт. Сказал, что должен всё проконтролировать, чтобы я не сбежал. Он угадал, я действительно пытался.
Картинка: Ван Хельсинг разводит руками с виноватым видом, притворяясь, что потерял документы. Луций роется в его вещах, находит паспорт и угрожающе трясёт пальцем перед носом смущённого Ван Хельсинга.
Голос Ван Хельсинга:
Ничего не помогло. Меня ждала Румыния. Хотел бы я только знать: с какой целью она меня ждала?
Аэропорт «Шереметьево», пасмурное утро. Вид на лётное поле.

---

Знакомство с богом...

Ван Хельсинг приходит в себя. Он лежит на полу. Рядом сидит кот и смотрит на него. Гости исчезли.

Х. Тьфу ты, это же не не сок! Гадость страшная, ещё и тухлятиной воняет. Меня совершенно вырубило. Чего они хотели, ограбить квартиру? Сейчас встану и посмотрю… сейчас… только… голова тяжёлая… Эй, кот, ты как выбрался? Научился открывать двери?

Рядом с Ван Хельсингом на паркет садится ворона, чистит пёрышки. Ван Хельсинг удивлённо смотрит на окно: оно закрыто. В коте при виде птицы просыпается хищник: он приникает к полу, двигает туда-сюда задом, наводя себя на резкость, прыжок! – и кот с разочарованным мявом приземляется на то место, где была ворона. Добыча растаяла в воздухе.

Из середины комнаты доносится голос:
- Смертный, внемли мне!
Х. Они подмешали мне наркотик. Я галлюцинирую.
Закрывает глаза.

Посреди комнаты является римский император… Ну да, примерно так, в тоге, плаще и лавровом венце, принято изображать римских императоров. Правда, сравнительно с изображениями большинства императоров явившийся слишком молод. Кроме того, у него серая кожа, заострённые уши, а за плечами полупрозрачные, напоминающие туман крылья… Ну ладно, если на императора он не стопроцентно похож, можно называть его пока просто римлянином. Римлянин трясёт Ван Хельсинга за плечо. Тот открывает глаза и снова зажмуривается.
DSC_1942 by Fotina Moroz, on Flickr
Р. Не трать время напрасно, смертный: я многое должен тебе сказать.

Ван Хельсинг, поняв, что галлюцинация слишком настойчива, открывает глаза окончательно. Прямо перед его лицом – подол тоги и босая нога, такая же туманная, как крылья.
Х. О… ну я не знаю… ну скажите хотя бы: кто такая Филомена? А эти люди? Что это было вообще?
Р. Они не люди. Уже не совсем люди. Тебе грозила смертельная – нет, хуже смерти - опасность, от которой я спас тебя.
Х. А зачем? Не в смысле, что не надо было, спасибо, конечно, но… это не случайно получилось, да? Вы наблюдали за мной… Зачем я вам понадобился?
Римлянин сдержанно улыбается. Крылья его, подобно туману, заполняют всю комнату, потом снова сжимаются до первоначального размера.
Р. Угадал: ты мне нужен. Ты последний в своём роду.
Х. Каком ещё роду?
Р. Борцов с вампирами, разумеется. Неужели так трудно догадаться, о молодой Ван Хельсинг? Если уж твои родители не ввели тебя в курс дела, этим придётся заняться мне.

Ван Хельсинг садится на полу. Хватается за голову.
Х. Мои родители – профессиональные борцы с вампирами?
Р. Сегодня вечером ты бьёшь рекорды по сообразительности.
Х. Но как я мог не знать об этом раньше?
Р. Они берегли тебя. Они говорили: «Томми ещё мал, вот когда он станет подростком… вот когда он окончит школу… вот когда он изучит ещё три языка…» Хотя ты и раньше мог бы догадаться, если бы задумался: почему это маму и папу носит как ненормальных по всему свету?

Ван Хельсинг встаёт. Смотрит в лицо римлянину. У того пронизывающие глаза, особенно яркие на фоне серой кожи.
Х. Мои родители – университетские преподаватели! Они переезжали по приглашениям!
Р. Да неужели? Вспомни китайскую деревушку – ну какие университеты в этой глуши? Там даже китайский интернет не ловился. Твои родители надолго бросали тебя в компании надоевших игрушек и книжки «Поллианна», которую ты прочёл вдоль и поперёк. Тебе тогда было что-то около восьми лет.
Х. Недавно исполнилось восемь… Да! Было много мух, снаружи шёл дождь. Папа с мамой запирали меня и уходили, иногда на целые сутки, оставляя мне еду и горшок, а я ужасно злился. А вот о «Поллианне» я совсем забыл, но сейчас вдруг понял, почему так необъяснимо ненавижу её всю жизнь.
Р. Что ещё ты помнишь?
Х. Мне было тревожно в той хижине. Разговоры на непонятном языке, шаги за дверью. Будто кто-то подходил, прислушивался к моему дыханию и уходил. Последний день был особенно длинным. Казалось, родители никогда не вернутся. Но они вернулись и забрали меня, после чего мы уехали в Шанхай. Мы никогда не говорили об этом. Иногда я думал, что мне это приснилось.
Р. А не было ли там другой книги? Кроме «Поллианны»?
Х. Ты имеешь в виду ту, в красной обложке?
Р. Так ты вспомнил?
Х. Что это за книга?

Римлянин кладёт руки ему на плечи, надавливает. Из сияющих глаз разлетается рой звёзд.
Р. Вспоминай! Сам вспоминай!
Х. Вспомнил! От скуки я стал делать то, что мне запрещали, - копаться в вещах родителей. Мне удалось справиться с застёжками чемодана. Там она лежала, на дне, заваленная одеждой. Я листал её целый день… Разрытая могила – вот что там было! Могила, над которой стоят люди с кольями. И ещё ветка то ли рябины, то ли боярышника, она меня очень напугала, потому что была как-то так нарисована, с чёрной светотенью, что выглядела ядовитой, будто даже бумага в этом месте могла отравить. Хотя там были картинки с убийствами, почему-то они напугали меньше… Папа пришёл и отобрал. Сказал, что мне рано…

Римлянин достаёт из складок тоги книгу в обложке из красной кожи и протягивает Ван Хельсингу:
- Теперь ты вырос. Держи, она твоя.
IMG_5459 by Fotina Moroz, on Flickr

Утро. Ван Хельсинг просыпается, стонет. Поворачивается набок. Он лежит одетый на кровати, занавески не задёрнуты, прямо в лицо бьёт солнечный свет. Из кухни доносится утробное рычание кота.

Х. Проспал занятия… теперь уж точно проспал… Кот, а кот, ты где? Что там? Что за бред мне приснился? Они приходили или нет?

Ван Хельсинг сомнамбулически плетётся на кухню. Сначала он проверяет, сколько в чайнике воды, потом включает конфорку.У стола на табуретке материализуется существо с крыльями, одетое всё так же, по-античному, и задумчиво раскрывает книгу в красной обложке, на которой написано: «Абрахам ван Хельсинг, "Трактат по вампирологии" под редакцией Эдуарда Бразе». Рядом с ним на столе ворона потихоньку клюёт вчерашнее печенье, таская его из открытой коробки. Кот в панике смылся. Ван Хельсинг ничего не замечает, повернувшись к плите.

Х. Родители – борцы с нечистью, ну ладно, неудивительно для человека по фамилии Ван Хельсинг. Книга – ну да, мой вечный глюк… Но откуда мне приглючился серый крылатый римлянин с жуткими острыми ушами?
Л. Чем же они жуткие? Красивые уши. Лавровый венок на них отлично держится.
Х. (оборачиваясь) А-а-а-а! Боже мой, ты настоящий?!
Л. (расправляя крылья, которых хватает на полкухни) Вообще-то да, я бог, но не обязательно обращаться так ко мне каждый раз. Ты можешь звать меня запросто: Луций.
Ворона истребляет печенье с уже вызывающей громкостью.
Х. Я не собираюсь тебя звать! Наоборот, хочу, чтобы ты ушёл!
Ван Хельсинг хватает икону ангела и выставляет её против Луция.
Х. Сгинь, нечисть!
Луций хохочет.
Л. Лол, как это мило: пытаться изгнать меня видом другого крылатого существа! А насчёт нечисти – ты в ней совсем не разбираешься. Придётся многому учиться. В Румынии, куда мы с тобой отправимся.
Х. А я успею вернуться до летней сессии?
Л. Тебе теперь предстоят иные испытания. Имей в виду: всё, что я сказал тебе, правда.
Х. Так мои родители…
Л. Именно! Раз они тебя не посвятили в тайны вампироборческого ремесла, значит, этим займусь я. Совсем скоро. А пока читай книгу, чтобы знать, как поступать с такими, как твоя Филомена.

---

Продолжение истории Ван Хельсинга: На меня нападают

Московская квартира, за окном темнота. На кровати, застеленной клетчатым покрывалом, расположились Ван Хельсинг и кот. Между ними и вокруг них – книги, как детские, так и учебники Ван Хельсинга, раскрытые на разных страницах.

Голос Ван Хельсинга:
Вопреки намерениям я никак не мог наладить правильный режим дня: с утра ходил как труп, оживлённый не слишком умелым некромантом, а чем ближе к ночи, тем сильнее меня разбирала бодрость. Ну вот, думал я, самое время заняться деепричастными и причастными оборотами! Я отважно к ним приступал, но через пятнадцать минут отвлекался на мысли о таинственной потерянной книге и о других книгах, ничуть не потерянных, скорее найденных, но не менее таинственных. Продержавшись ещё пятнадцать минут, я решал, что после получаса работы имею право на десятиминутный перерыв, и погружался в сказочный иллюстрированный мир, пересекавшийся с миром моих смутных воспоминаний, а потом в интернет, чтобы узнать содержание той или иной сказки (оказывавшееся гораздо банальнее иллюстраций), а когда выныривал, обнаруживалось, что уже пора ложиться спать, если я не хочу завтра снова ходить как зомби. Но тут становилось обидно, что я ничего не успел, поэтому я срочно пытался наверстать то, что планировал на целый вечер, и в результате ложился спать тогда, когда это гарантировало утреннюю зомбификацию. При этом умудрялся ещё сдавать текущие зачёты, хотя сам не понимал, как. А дни становились всё длиннее, напоминая, что летняя сессия неминуема, и вот её-то сдать, не приходя в сознание, будет невозможно…

Ван Хельсинг в одном из обширных, с высокими потолками, лекционных залов МГУ, спешно заканчивает перевод. К нему подсаживается девушка, которую мы уже видели в коридоре общежития. Он поворачивается посмотреть, кто это сел рядом, и лицо его становится удивлённо-радостным.

Ф. Привет.
Х. Привет. Мы знакомы?
Ф. Знакомы, конечно. Ты – Томас. А меня зовут Филомена, ты, наверное, забыл.
Х. Да? Извини, сплю на ходу. Ты итальянка?
Ф. Почти целиком. Я бы сказала, больше чем на две трети. Но для жизни предпочитаю другие страны.
Х. Ну да, я тоже всю жизнь в разных…
Ф. Томас, почему я тебя больше не вижу в общежитии?
Х. Я временно перебрался в квартиру друга, пока он не в Москве. Через три недели вернусь.
Ф. В квартиру? Как чудесно! А я…

Входит лектор, все замолкают.

Голос Ван Хельсинга:
В общем, неловко вышло: мы с Филоменой, оказывается, уже знакомы! Почему-то я был уверен, что только собирался с ней познакомиться, часто видел издали, но считал, что она не живёт в общежитии, а приходит к кому-то. Что-то в ней было не общежитийское. И не студенческое. Хотя она выглядела моей ровесницей, я не мог представить, как она сдаёт экзамены и зачёты, что-нибудь учит… Она производила впечатление, как будто ей не надо ничего учить, как будто она уже знает то, что ей надо, а всего остального, о чём другие люди стараются, ей и знать не стоит. «Да это же просто тупость, - скажете вы, - в мире столько разных вещей, которые стоит узнать!» Но Филомена не производила впечатления тупой, наоборот, когда она села рядом со мной, прикоснувшись бедром, я ощутил в ней что-то такое острое, как глубоко запрятанная игла. Я никогда не встречал таких, как эта Филомена, и хотел бы понять, отчего она такая особенная, а потому, когда выяснилось, что мы знакомы, я очень обрадовался. И пригласил её в гости. Она согласилась. Я обрадовался ещё сильней.

Ван Хельсинг готовится к приходу гостьи: передвигает столик в гостиной, приносит пачку печенья, заваривает чай. Кот наблюдает за приготовлениями, время от времени вставляя своё «мя», но Ван Хельсинг не обращает на него внимания. Звонок в дверь. Ван Хельсинг идёт открывать. Кот бежит впереди него. В тёмной прихожей возле зеркала вырисовываются серебристо-серые очертания крылатого существа. Ван Хельсинг удивлённо в них вглядывается, включает свет, чтобы рассмотреть получше, но они перестают быть видны.

DSC_1970 by Fotina Moroz, on Flickr

Ван Хельсинг открывает дверь, за которой оказывается Филомена, но не одна, а с двумя мужчинами. При виде этой компании кот ставит шерсть дыбом и угрожающе завывает. Гости замирают на пороге.

Х. Здравствуйте. Извините, этот кот… он охраняет свою территорию… сейчас я его уберу.

Ван Хельсинг гоняется за котом.

Голос Ван Хельсинга:
Эй, Филомена не предупреждала, что приведёт кого-то ещё! Мне это не понравилось, но сказать «Ты оставайся, а вы двое валите отсюда» было бы негостеприимно, правда?

Наконец он хватает кота и тащит в спальню, где запирает его. Возвращается исцарапанный. Гости по-прежнему стоят на пороге.

Голос Ван Хельсинга:
Надо же, какие вежливые!

Х. Входите, пожалуйста! Одежду можно повесить сюда.

Входят. Филомена и один из гостей вешают куртки на вешалку под рогами, а ещё у одного гостя, как оказывается, верхней одежды нет совсем: он в лёгкой рубашке и летних брюках.

Голос Ван Хельсинга:
Первое недоверие быстро миновало: все трое оказались очень общительными и приятными людьми. Один, Виктор, был тоже иностранцем в России, как и мы, работал в представительстве швейцарской фирмы, другой, Андрей, сказал, что он местный… должно быть, совсем-совсем местный, учитывая, в каком виде он пришёл… Но, в общем, хорошие люди. Внимательные такие.

Гости пристально глядят на руки Ван Хельсинга. На царапинах проступают капли крови.

В. Этот кот очень сильно царапается.
Х. Да, он такой. Норвежский лесной.
А. Нужно заклеить.
Х. Обойдусь. Это вы не видели, что бывает, когда я пытаюсь чесать его щёткой.
Ф. (очень пристально наклоняясь к его руке) Нет-нет, обязательно надо, иначе занесёшь инфекцию.

Ван Хельсинг уходит, возвращается с пластырями на руках. Гости, склоняясь головами, почти бесшумно обсуждают что-то, при его приближении выпрямляются.

Ф. А где сейчас твои родители?
Х. Во Франции, в Бретани. До этого переезжали по всему миру. Они преподаватели.

Из соседней комнаты доносятся звуки кошачьего буйства.

В. Они и тебя учили… преподаванию?
Х. Нет, но я обнаружил, что мне нравится учить людей иностранным языкам… Давайте пить чай! Вам чёрный или зелёный?

Виктор достаёт из своего портфеля и ставит на стол объёмистую бутылку с красной жидкостью.

В. Это томатный сок. В России принято приносить что-нибудь к столу. Давайте соблюдём местный обычай.
А. О, томатный сок! Я его люблю!

Голос Ван Хельсинга:
Мне впервые в жизни захотелось сказать, что у меня аллергия на помидоры. Не то, чтобы я что-то заподозрил, просто восторг Андрея по поводу томатного сока выглядел преувеличенным. Но на самом деле у меня нет аллергии ни на что, я вообще здоров, я даже ни разу не пропускал занятия по болезни и при этом не люблю врать, так что сказал…

Х. Мне подходит. Давайте пить сок.

Виктор разливает сок по чашкам. Гости пьют с удовольствием, Ван Хельсинг пробует и с едва сдерживаемой гримасой ставит чашку на стол.

Виктор и Андрей:
- Пей!
- Пей сейчас же!

Они хватают его за руки, а Филомена надавливает на челюсть, вынуждая открыть рот.

Голос из пустоты:
- Вот я вас!

Вскрики, замешательство. Там, откуда раздался голос, возникает сияющий серый туман, из которого сгущается крылатая человеческая фигура. Непонятно откуда берётся ворона, которая начинает клевать преследователей Ван Хельсинга, они выпускают его. Но Филомена успевает влить ему в рот немного жидкости из бутылки. Всё скрывает нахлынувшая темнота.

---

О ЧЕМ Я РАССКАЖУ КОТУ

Это название мы видим на экране компьютера, в вордовском файле. Перед «расскажу» постепенно, буква за буквой, появляется «не», после него – «даже», потом печатающий убирает эти слова. Мы видим палец, нажимающий на клавиши. Потом мы видим того, кто печатает на компьютере. Ему лет двадцать с небольшим, у него чёрные волосы и серые глаза. Наконец мы слышим его голос:

Русский – самый трудный язык из всех, которые я учил. Объясните, если можете, почему ночник – лампа, утренник – спектакль, вечерник – студент, а дневник… Дневник – это то, что я сейчас веду. Мысленно, никуда не записывая. Через некоторое время вспоминаю слова и целые фразы, которые приходили мне в голову раньше. Какие-то остаются, какие-то исчезают. Вот странно, скажете вы, а для меня это нормально. Я всю жизнь так делаю, в основном по-английски, но иногда и на других языках, для тренировки.

IMG_5445 by Fotina Moroz, on Flickr

Я знаю шесть языков. Три как родные – английский, французский и испанский, три – чтобы объясниться и кое-что прочитать: немецкий, китайский и корейский. Только не подумайте, что я от природы лингвистический гений: способности у меня средние, как у всех. Просто пока я рос, мои родители постоянно переезжали. Они и сейчас ездят по всему миру, но без меня. А я закончил в Лондоне бакалавриат по специальности «филология» и изучаю русский язык в МГУ. Родители пообещали, что языки Восточной Европы после русского будут не страшны (они почему-то всегда считали очень полезным для меня изучение языков Восточной Европы). На самом деле, грамматика страшная, но научиться разговаривать по-русски оказалось не так уж трудно. На таком уровне, чтобы я минимально понимал других и меня понимали… Нет, ну откровенно говоря, пока скорее чтобы меня понимали. Иногда вот так забудешь слово, а лезть в гуглопереводчик не всегда удобно.

Картинка: наш герой в магазине, кудахчет и взмахивает руками, как крыльями, а потом изображает на ладони что-то маленькое и овальное. Продавщица невозмутимо даёт ему картонную упаковку – десяток яиц.

Да, кстати, меня зовут Томас Ван Хельсинг. Полагалось бы сказать «Только не удивляйтесь, я Ван Хельсинг», но обычно новые знакомые не удивляются, а спрашивают: «Это твой ник? А в какой соцсети?» Я отвечаю, что в паспорте. После этого они всё-таки удивляются. До чего же надоело объяснять, что в конце XIX века среди моих предков не было никаких врачей, тем более врачей-демонологов, а уж тем более врачей-демонологов, знакомых с Бремом Стокером! Голландцы – да, были. Но с отцовской стороны ещё были англичане, а с материнской – французы и аргентинцы. Вот и подсчитывай тут, на какой процент я голландец! И на какой процент я Ван Хельсинг… Что касается того самого Ван Хельсинга – ни на какой. Я не увлекаюсь вампирами, я не особо слушаю готику. Я даже нечасто смотрю фильмы ужасов. Нет, вообще я читаю и смотрю всё, что попадётся, но чтобы прицельно ужасы и только ужасы – такого нет. Так, время от времени. В основном со своими учениками, которым я тут преподаю английский.

Картинка: Ван Хельсинг и мелкая хрупкая веснушчатая девушка перед экраном, на котором застыл остановленный кадр: драка зомби. Девушка азартно воспроизводит по-английски диалог: «Я вырву твоё сердце!» - «Нет, это я съем твой мозг!»

Х. Педагогическая практика преподавания русского языка как иностранного у нас тоже уже была. Ученики мне попались доброжелательные, охотно откликались на мои объяснения, часто смеялись…

Картинка: Ван Хельсинг перед аудиторией, состоящей из людей разного возраста, в основном азиатской внешности. Сзади него на доске безграмотно написанное по-русски предложение. Широкие улыбки на лицах учеников.

Х. После педпрактики я понял, что прежде чем учить других, надо побольше знать самому. И засел за русскую грамматику. Но тут выяснилось, что как только я сажусь за русскую грамматику, меня зовут переводить с китайского или испанского. Или смотреть дораму, чтобы я прояснил, что хотел сказать переводчик с корейского. Или мы все вместе собираемся в общем пространстве и просто болтаем по-английски.

Картинка: уютное пространство, напоминающее кусочек хостела – холодильник, раковина, длинный стол с банками растворимого кофе, салфетками и простой посудой. Ван Хельсинг кладёт себе растворимый кофе в кружку, разговаривая с другими студентами. В коридоре показывается девушка, которая стоит и смотрит на него. Ван Хельсинг делает движение к ней, но она уходит.

Х. Так что когда один мой московский друг и работодатель предложил на месяц перебраться в его квартиру, чтобы, пока он будет в отъезде, кормить цветы и поливать кота, то есть ну понятно, я охотно согласился.

Картинка: сумрачный гулкий подъезд старого московского дома. Время года – между холодным и грязным. Ван Хельсинг, в куртке и вязаной шапке, со своей дорожной сумкой поднимается по ступенькам к лифту, который вздыхает в сетчатой клетке. Лифт останавливается на четвёртом этаже. Ван Хельсинг входит в прихожую, где над зеркалом висят оленьи рога; на него шипит крупный кот. Хозяин квартиры о чём-то договаривается с Ван Хельсингом, кот продолжает проявлять подозрительность к чужаку.

IMG_5447 by Fotina Moroz, on Flickr

Проводив хозяина квартиры, который выходит с чемоданом, Ван Хельсинг прохаживается по квартире. Останавливается возле ниши с иконами, возле книжного шкафа… Вскрикивает и нагибается к коту, который впился ему в ногу когтями.

Х. Квартира была интересная. Тут были те примитивные религиозные картины, которые называются, как значки в компьютере. И много книг, которые я пообещал себе прочесть (если взять что-то нетрудное и читать по главе в день, я значительно продвинусь в языке). И кот, с которым требовалось наладить отношения. Это был гордый и свирепый кот породы «норвежский лесной»: не удивлюсь, если его предки наводили страх на викингов, которые откупались от этих монстров мясом и молоком и так незаметно для себя их приручили. Он не соблазнялся кошачьими вкусняшками, негодующе шарахался от попыток его погладить, но я всё-таки отыскал его слабое место: кот любил, чтобы с ним разговаривали. Поняв это, я стал с ним говорить постоянно, когда был дома, и в результате кот подобрел и даже иногда вступал в диалог… Нет, я не сошёл с ума: кот говорил «мя». Всего лишь «мя», он же кот! Но этого было достаточно для поддержания разговора. Я неожиданно открыл, что кот может быть собеседником не хуже, чем человек, знакомый только по аватарке, где изображён персонаж аниме, одушевлённый презерватив или кусок арбуза. Виртуальный собеседник владеет речью, но не присутствует физически, а кот говорит только «мя», зато физически он рядом, если вы понимаете, что я имею в виду. Я сам не совсем понял, что сейчас имел в виду, но что-то вроде того, что кот – он стопроцентно не бот. Вот.

Кстати, вы можете спросить: почему я не зову его по имени, всё только кот и кот? Имя у него, конечно, было, но он на него не откликался, а иногда поворачивался хвостом. Возможно, ему не нравилось, как я его произношу. В результате я стал обращаться к нему просто «кот», и нас обоих это устраивало.

Но хватит о коте! Я постарался на новом месте уделять основное время занятиям, вести правильный образ жизни, хорошо высыпаться…

Картинка: спящий Ван Хельсинг. Кот пристраивается к нему под бок, он, не просыпаясь, гладит кота. Кот урчит. Ван Хельсинг, неловко повернувшись, придавливает коту лапу. С возмущённым мявом кот вспрыгивает на шкаф и обрушивает оттуда книги. Ван Хельсинг вскакивает, включает свет, оглядывается. Кот куда-то заныкался. Книги рассыпаны по кровати и по полу. Хельсинг несколько секунд стоит, сонно раскачиваясь, затем начинает их подбирать. Смотрит на обложки, заглядывает внутрь – и сон с него слетает. Копается в книгах, раскрывает их, листает, восклицает то восхищённо, то возмущённо, потом опять ложится спать.



Сны Ван Хельсинга: мультипликационные, с закосом под чехословацкого «Крабата» (реж. К. Земан, 1977 г.). Кто-то в них кого-то преследует, происходят какие-то превращения, но главное, что пронизывает их лейтмотивом, - образ раскрытой книги, возле которой горит свеча. Ван Хельсинг протягивает руку к книге, но тут раздаётся звонок будильника. Ван Хельсинг, не глядя, жмёт на смартфон и переворачивается на другой бок. Будильник через пять минут звонит снова. Ван Хельсинг встаёт и, лунатически натыкаясь на всё, что попадётся, в том числе и на кота, бредёт в ванную.

Ван Хельсинг дремлет на лекции.

Ван Хельсинг дома. Готовит себе чай с бутербродами и разговаривает с котом, который сидит на табуретке и смотрит на собеседника умными жёлтыми глазами.

Х. Пойми, кот, ты с детства, то есть с котёночества, живёшь в России, поэтому не можешь заметить, насколько загадочно всё, что здесь происходит. Сам подумай, какому нормальному человеку пришло бы в голову так проиллюстрировать сказки для детей?

Кот: «Мя?»

Х. Нет, нормальному человеку в нормальной стране не пришло бы. Нам на лекции по культурологии рассказывали, что при коммунистах художникам запрещали рисовать то, что они хотят, и они находили отдушину в иллюстрациях детских книг.

Кот: «Мя!»

Х. Да, ты прав, это всё объясняет. Давай я тебе покажу, что я имею в виду…

Заварив чай, выходит из комнаты. Кот идёт за ним, задрав хвост. Ван Хельсинг возвращается со стопкой книг большого формата. Насыпает коту корм в миску. Кот хрумкает корм, а Ван Хельсинг за чаем с бутербродами листает книги. Все они – не позже восьмидесятых годов издания, выпущенные в СССР и соцстранах.

20210116_122453[1] by Fotina Moroz, on Flickr

20210116_122740[1] by Fotina Moroz, on Flickr

20210116_150305[1] by Fotina Moroz, on Flickr

Х. Одни иллюстрации выглядели так, будто их малевали Флинстоуны на стенах пещеры, другие поражали тем, насколько художнику было не лень вырисовывать каждую мелочь, от блика на копье стражника до мышиной норки. Но своё дело сделали и те, и другие: они что-то разбудили во мне… или в мире? За ними что-то стояло, выбухало, рвалось ко мне, страшно большое, разрушая оболочку толстых испятнанных страниц. Знаете, есть такие загадочные картины, состоящие из бессмысленных вроде бы узоров и значков, но стоит изменить угол зрения, и сквозь них проступают объёмные, в 3D, башни средневекового города, или готовый к прыжку тигр, или воздушный шар? Эти детские книги были тем же самым, только не для физического зрения, а для внутреннего. Я рассматривал их снова и снова, и мне вдруг вспомнилась – как будто сон – книга в красно-чёрной обложке. Там тоже были картинки, которые мне, ребёнку, казались страшными, и на них тоже кого-то убивали… Но кого? И как? Я не помнил. Пытался вспомнить.

IMG_5427 by Fotina Moroz, on Flickr

Ван Хельсинг замер, склонясь над учебником. Кот сидит рядом и внимательно на него смотрит.

Х. Мне надо было учить русскую грамматику, а я тратил время на бесплодные попытки вспомнить, что же это была за книга и при каких обстоятельствах я её видел. Казалось, разгадка близка, только протяни руку – и дотронешься, но она ускользала, снова и снова. На картинках кого-то убивали, но как? Протыкали чем-то острым, отрубали части тела? Сам я нашёл эту книгу или мне её дали? Если нашёл, то где? А если дали, почему отобрали? Зачем я мучился этими бессмысленными вопросами, я не мог бы рассказать даже коту, хотя ему в последнее время рассказывал вообще всё. Может быть, я заразился от русских классиков? Ведь герои Толстого и Достоевского мучаются вопросами, которые всем остальным кажутся очень странными и более или менее бессмысленными. Можно было спросить об этой книге у родителей – мы разговаривали по скайпу каждую неделю. Но я не делал этого. Ведь меня постигло бы лютое разочарование, если бы выяснилось, что её никогда не существовало. Я предпочитал думать, что где-то она меня ждёт, и я наткнусь на неё – рано или поздно.